Продолжая тему методов стабилизации читты, Патанджали предлагает еще одну группу методов, а именно – техники толкования сновидений. Соответствующая сутра очень короткая и к тому же практически напрочь игнорируется современными комментаторами, да и классические комментаторы ее тоже не слишком баловали вниманием. Тем не менее, разобраться в ней можно. Итак, сутра 1.38:
स्वप्ननिद्राज्ञानालम्बनं वा ॥ ३८॥1.38 svapna-nidrā-jñāna-ālambanaṃ vā
svapna (m.) – сон; от корня svap (спать);
nidrā (f.) – сон; ni (в, вниз) + корень dra (спать);
jñāna (n.) – знание;
ālambanaṃ (n. nom. sg.) – опора. Слово образовано приставкой ā + корень lamb (висеть);
vā (ind.) – или.
Таким образом, строчка означает:
1.38 Или [устойчивость манаса достигается] опорой на знание [полученное] во снах.
Попробуем понять, о чем говорит автор Йога сутры. Для этого обратимся вначале к классическим комментариям. К сожалению, Вьяса ограничивается грамматическим разбиением строчки и напоминанием о том, что строчка относится к проблеме успокоения читты йогой. Любимый мной Шанкара пускается в небольшие философствования о природе сна, но также не объясняет что такое «опора на знание, полученное во сне». А вот автор менее известного (но очень хорошего) комментария «Йога шудхакара» Садашивендра Сарасвати дает необходимую подсказку. Он пишет, что спокойствие читты, более того, ее сконцентрированность воедино (экаграта) наступает от дхьяны, т.е. корректного размышления или медитации на пришедшее во сне знание. Пришедшее во сне знание – это содержание сновидения, которое, как известно из психоанализа, в символической форме выражает суть вытесняемой человеком эмоциональной проблемы (самскары, говоря классическим языком или завязки современным). И, соответственно, расшифровав эти символы, можно понять суть проблемы, а соответственно – и решить саму проблему. Именно поэтому Патанджали пишет: «опора на знание». Даже удачная интерпретация сна – еще не решение ситуации и не дает само по себе успокоения сознания. Полученное знание еще надо применить, воспользовавшись психотехниками другого типа. И в этом Патанджали очень тонок.
Поразительно, но в этой сутре содержится весь психоанализ. Но возможно ли это? Могли ли индийские мудрецы настолько опередить открытия европейской науки? Теоретически, – почему бы и нет. Открытия Фрейда и Юнга не требовали никакого сложного оборудования или научной базы. Все, что было необходимо – это отточенная наблюдательность и тонкая рефлексия, чего у индийских практиков было с лихвой. Фактически, единственной реальной трудностью в становлении идей психоанализа было преодоление постхристианской парадигмы, еще витавшей в головах европейцев того времени. И все же проследим тему толкования сновидений в древней Индии.
Углубившись в историю, можно заметить, что индийская культура всегда уделяла глубочайшее внимание теме сна. Лишь в одной Ригведе слово «svapna» используется в именительном падеже более 40 раз, и примерно столько же – в других падежах. Практически каждая философская школа имела свою теорию сновидений и их происхождения. Но, несмотря на незначительные расхождения в деталях, все эти теории опирались еще на ведическую культуру, которая в силу своей рефлексивности подметила основные черты природы сновидения. Чтобы не быть голословным, я приведу здесь отрывки из потрясающего по своей глубине гимна-заклинания «Атхарваведы», который удивительно тонко выделяет основные элементы природы сновидения. Гимн посвящен и адресован Сну.
КО СНУ – ПРОТИВ ДУРНЫХ СНОВИДЕНИЙ
Ты пришел из мира Ямы
Радостно ты, мудрый, используешь смертных
…
Вначале тебя видело всепоглощающее дно
….
Оттуда, о сон, ты пришел сюда,
Глубоко пряча свою форму
…
У кого черпают ужас злые делом,
А добрые делом черпают сном полный срок жизни –
Ты пируешь на небе с высшей родней,
Ты родился из мысли мучимого совестью[1]…
В этом гимне явственно прослеживается архаическое, но глубоко рефлексивное отношение ко сну. Ведические риши подметили то, что мы назвали бы его связью с бессознательным (приход из глубин, бесформенность), связь сна с состояниями и поступками человека. Даже, не побоявшись критики, я бы предположил некоторое чувствование ими коллективности бессознательного (в смысле Юнга), в словах «ты, мудрый, используешь смертных».
Представления о природе сна развивались уже в древнейших упанишадах: Брихадараньяке, Чхандогье, Майтри, Прашна и др. Кстати, именно упанишады развивают теорию о фазах (или глубинах) сна – «свапна», «нидра», «сушупти». Видимо, опираясь на эту концепцию Патанджали ввел два термина в рассматриваемую строку. В тексте «Айтрейа Араньяки» появляется информация о неблагоприятных снах и способах предотвращения неблагоприятных событий, предсказанных в них. Ряд толкований снов приводится в аюрведическом тексте «Сушрута самхита». Чуть позднее появляются и специальные сонники. В литературе упоминаются «Свапнаадхьяя» Ачарамаюкхи и др. Наиболее известный и дошедший до нашего времени сонник «Свапначинтамани» Джагаддевы датируется XII-XIII вв. В этом тексте, в частности, утверждается:
1.4 Существует девять источников сновидения: услышанное, пережитое, увиденное, соответствующее собственной природе, забота, нарушение естественного состояния, боги, заслуги, грехи.
Справедливости ради надо отметить, что предлагаемые автором толкования далеки от толкований уровня Юнгианской терапии. Но я думаю, что сонник, в принципе, как в древности, так и сейчас – образец литературы «для массового читателя». Подлинный же анализ сна может быть только индивидуальным, или, что еще лучше, производиться самостоятельно методом дхьяны, с опорой на личные переживания и специфику личного символизма.
В завершении статьи, отчасти чтобы развлечь читателя, отчасти – чтобы проиллюстрировать символизм сновидения, приведу один из отрывков из «Евгения Онегина» – описание сна Татьяны, который, скорее всего, большинство не изучали в средней школе. А зря. Учитывая, что Пушкин писал это за 100 лет до Фрейда, глубочайшее ощущение поэтом символики сновидений поразительно. В очередной раз убеждаешься, что Пушкин был глубочайшим знатоком женских душ и тел))).
Современный, а тем более, хорошо подготовленный читатель без труда увидит, как в этом сне подсознание репрезентирует основные вытесненные сексуальные желания героини, и даже ее далекие от реализации, но уже оформившиеся сексуальные контексты…. Для читателей, не столь подготовленных психологически, выделю основные значимые символы курсивом, а намеки на контексты подчеркну.
XI.
И снится чудный сон Татьяне.
Ей снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток:
И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.
XII.
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился,
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла — и что ж? медведь за ней!
XIII.
Она, взглянуть назад не смея,
Поспешный ускоряет шаг;
Но от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя, валит медведь несносный;
Пред ними лес; недвижны сосны
В своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берез и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко в снег погружены.
XIV.
Татьяна в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук ее за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он всё вослед:
И сил уже бежать ей нет.
XV.
Упала в снег; медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнёт;
Он мчит ее лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогой;
Кругом всё глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесен,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик, и шум;
Медведь промолвил: здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!
И в сени прямо он идет,
И на порог ее кладет.
XVI.
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
XVII.
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет:
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ (31)!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.
XVIII.
Он знак подаст: и все хлопочут;
Он пьет: все пьют и все кричат;
Он засмеется: все хохочут;
Нахмурит брови: все молчат;
Он там хозяин, это ясно:
И Тане уж не так ужасно,
И любопытная теперь
Немного растворила дверь…
Вдруг ветер дунул, загашая
Огонь светильников ночных;
Смутилась шайка домовых;
Онегин, взорами сверкая,
Из-за стола гремя встает;
Все встали; он к дверям идет.
XIX.
И страшно ей; и торопливо
Татьяна силится бежать:
Нельзя никак; нетерпеливо
Метаясь, хочет закричать:
Не может; дверь толкнул Евгений:
И взорам адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; очи всех,
Копыта, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Всё указует на нее,
И все кричат: мое! мое!
XX.
Мое! — сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной.
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Ее на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленской; свет блеснул;
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
И незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит…..
[1] Перевод последней строчки мой, и он несколько отличается от стандартного «ты родился из мысли творящего покаяние». Дело в том, что корень «tap», использованный в ней, означает не только «тапас», как духовную практику, но и внутренние терзания человека, которые мы называем «муки совести». Именно в таком контексте этот корень использован, например, в первых строфах «Хатха-йога-прадипики». Такой перевод более соответствует сути стиха.